Затерянный край

Первым почувствовал это Илюша. Он так беззаботно скакал на одной ножке по аэропорту, тогда как мы с Ниной кусали ногти - что же мы наделали!

Потом была война в Персидском заливе. Жена шла по улице, вдруг сирена. Она испугалась, побежала… И тут высунулась чья-то волосатая рука, затащила ее в подъезд и втолкнула в тесную комнату забитую марокканской семьей.

Так она и пересидела воздушную тревогу в тепле, полной заботе и безопасности. Среди многочисленных марокканских детей и родственников.

Домой опоздала, я изволновался, а она сказала, что они потом ели и пели, и ей даже объяснили, как делается «танжин» (баранина с грецкими орехами в глиняных горшочках). На каком языке они говорили?! На языке сердца.

Затерянный край! Когда все были сердечными и равными!

Потом произошло чудо и со мной. Я приехал сюда с тренерской книжкой (я еще тренер по баскетболу). Кино снимать, конечно, не собирался - без языка, без знания местности куда мне?

И тут появляется Лина Чаплина, прекрасный кинорежиссер, я ее называю «моей израильской кино-мамой», ведет меня на Первый телеканал и меня там берут делать маленький фильм-сюжет. Который я и делаю о девочке Тане.

Затерянный край! Где тебе просто доверяют и все. Ни диплома, ни фильмов прежних не требуют. Верят на слово. Говорят: «Иди, снимай».

Снимаю с израильской съемочной группой. С трудом выговариваю 3 слова. Бегаю перед оператором, показываю как снимать. Как рыбак - то так руки раздвину, то так сожму. Как танцор - то присяду, то привстану…

Не нервничают, успокаивают, выслушивают, снимают...

Так я мучился, пока не появился мой великий друг и спаситель - 17-тилетний Шурик и не стал моим языком. Он был со мной все время. Променял на меня и футбол, и подругу, и море. И все удовольствия на свете. Чтобы не отступать ни на шаг и переводить, и переводить!

Как я благодарен тебе Шурик! Впрочем, говорю в вечность… Шурика нет.

В 26 лет он возглавил компанию, был он такой компьютерный гений. Устроили они банкет. Встал он сказать тост. Улыбался он очень красиво, и вообще был парень, что надо – 185 см, красавец, атлет…

Только пригубил вино… и тут же упал. Какой-то там сосудик в мозге порвался… Умер он мгновенно. Не мучился.

Трагедия была для всех нас. А для родителей - просто обвал…

Но все-таки, несмотря ни на что, затерянный край! Где просты и понятны отношения. Где помогают от души. Без денег.

Я снял этот фильм, приезжаю монтировать его в Иерусалим на телевидение. Сидит в монтажной длинноволосый монтажер - Дани Кац. В круглых очках, похожий на Леннона, курит «Нельсон», самый крутой табак, две пачки в день. Ни слова не понимает (а я без Шурика), ноги лежат на монтажном столе, молодец!

Такой сухой кивок в мою сторону, я передаю ему пленку, лениво начинает просматривать. Зевает через каждую минуту. Ненавижу его!

В этот день ничего не получается. Ночью я, просто от отчаяния, зарисовываю фильм на листе ватмана. Никогда такого не делал. И утром кладу этот лист перед Дани. (Такой бой при «Ватерлоо» со стрелочками, минутами и моими слезами.)

И он по этому рисунку так лениво, начинает фильм собирать… Но в какой-то момент вижу - настораживается… прижимается к монтажному столу, начинает врубаться, даже сопереживать…

То там, то тут подкладывает музыку… и уже заводится! Растворяется в моей героине. Она уже и его героиня! Вижу - она улыбается, и он улыбается. Она плачет, и он глаз мне не показывает, отворачивается.

Дани, Дани! После фильма мы становимся очень близкими друзьями. И я узнаю, что он был наркоманом. И еще каким! Он опробовал все наркотики на свете.

На телевидении его находили без сознания, но не увольняли из-за великого профессионализма и редкой душевности.

Когда я с ним познакомился, он уже три года был « в завязке». И активно помогал другим выскочить.

«Утрату» он компенсировал тем, что выкуривал по 2 пачки «Нельсона» и съедал «тонну» острейших перцев. У меня уже от одного перехватывало дыхание.

У Дани я буду жить все время, приезжая в Иерусалим. Он будет мне показывать ночной город, играть на белом рояле, который стоит у него посреди квартиры… и неожиданно (также неожиданно) он умрет… в возрасте неполных сорока. Сердце разорвется.

Вот такие дела… Пишу. Не придумываю. И как-то так получается, что уходят друзья.

И все-таки затерянный край! В котором столько душевности! В котором друг – он друг. Который не требует от тебя ничего взамен.

Фильм этот о девочке Тане, которая научилась улыбаться, выходит на телевидении. Десятиминутный фильмик, какой-то маленький штрих, сюжет, это тебе не «Титаник»… И тут я действительно понимаю, что попал в затерянный край.

Мне звонят люди, не переставая, до 2-х, 3-х ночи!.. Клянусь, не вру!

Мой Шурик не отходит от телефона, переводит беспрестанно.

Люди растроганно, очень искренне говорят: «Какое счастье, что вы все приехали!» «Как тебе здесь?! – спрашивают. - Как Танечке?! Не нужна ли помощь?! Если нужна, то вот мой телефон! Улыбается она или нет?! Пусть всегда улыбается, у нее такая улыбка!»

Такое было в России, наверное, в 60-е поэтические… но в 90-е все смыло волной «свободы». Я не знал и не думал, что такое еще возможно!

Затерянный край! Где все возможно!

Но…

Прошло всего лишь три года. И вот уже я, работник телевидения, еду снимать очередной сюжет. Договорился с героем, что приеду утром. Едем. Я готовлюсь. А оператор мне говорит: «Прежде всего мы завтракаем. И не торопясь».

Я ему: «Нас ждут, Илан, ты же дома поел». Прошу ребят: «Ребята, позавтракаем после съемки».

А Илан мне говорит: «нет». Типа того, плевал я на твоего героя, деньги нам на завтрак выделены, профсоюз за нами. И, что самое главное - все с ним соглашаются, вся съемочная группа.

Следующая съемка. Снимаем на центральной улице Тель-Авива. Прошу оператора Ниньё ( даже помню, как его зовут!) поснимать так, как я хочу. А он говорит: «Я сам знаю, как снимать». Я настаиваю, говорю, что я все-таки, режиссер, а он так смотрит на меня и подбрасывает камеру стоимостью 60 тысяч долларов в воздух… и она летит на асфальт… Слава богу, во вратарском броске ассистент оператора ее ловит…

Еле уговариваю оператора снимать… Знаю, его никто не уволит – он здесь на постоянной работе, а я – приходящий режиссер, мне надо зарабатывать на жизнь. Опять же, за него профсоюз, за меня никто.

Еще несколько таких случаев… и я ухожу с телевидения.

Всё бросаю.

Ухожу мыть посуду в кафе «Апропо», которое стоит на бойком месте между двумя театрами.

Деньги никакие, в маленькой комнатке раскаленная моечная машина. Бывает до 60-70 -ти градусов, грязная посуда, все торопят… Но в редкие минуты тишины здесь рай.

Здесь стоит мой магнитофончик. Я слушаю Высоцкого, классику, битлов. Здесь лежат мои книжки. Перечитываю Булгакова…обожаю Довлатова.

Честное слово, вспоминаю это время, как райское.

Но так долго продолжаться не может… Это как передышка в пути…

Растет эго вокруг. Растет мое эго. Не дают покоя вопросы: Как жить?! Для чего?!

Меня гонит дальше.

И сопротивление тут бесполезно.

Мои растущие желания вытаскивают меня из уютной моечной и бросают в новую жизнь.

В которой я пройду и автокатастрофу, чудом выживу, благодаря моему Учителю, получу израильский «Оскар», наснимаю всяких фильмов… много всего наделаю…

… в этом абсолютно другом, безжалостном, конкурентном, эгоистическом мире.

Который с каждым днем будет меняться…пока не приведет в тупик.

В котором мы и живем сегодня.

Да, мы в тупике.

Возвращения в «затерянный край» не будет.

Но это тупик замечательный. Он - перед следующей нашей ступенью, которую мы обязательно должны взять.

Мы должны научиться жить в глобальном мире.

Прежде осознать, что мир глобален. А потом научиться жить в нем. Вместе.

Это придет не сразу.

Пока я смирюсь, что кто-то рядом, и я должен уважать и дорожить им.

Заботиться о нем.

Сопереживать.

Эта непростая, кропотливая учеба по изменению себя.

Когда выясняется, что не надо менять мир вокруг, надо измениться самому.