Вот такая история

Во время войны «Нерушимая скала» почти каждый день погибали ребята – сильные, красивые. Показывали по телевизору их фотографии, улыбающихся, очень молодых.

И так щемило сердце, просто невозможно. Мы с Ниной их как детей своих чувствовали. Как детей.

И вот как-то утром приходит наш сынок, Илюша, это было 21 июля, и показывает нам объявление в Фейсбуке.

«Это наша просьба, – написано там, – к вам, болельщикам хайфской команды. Погибший вчера Шон Кармели был солдатом-одиночкой, и мы не хотим, чтобы на его похоронах было пусто. Приходите, чтобы отдать последний долг герою, который погиб, чтобы мы могли жить».

– Что ты предлагаешь? – спрашиваю Илюшу.

– Предлагаю ехать. Потому что, а вдруг мало людей придет? Его родители прилетают из Америки, должны видеть, что их Шона любили, – говорит он.

Мне понравилось то, как Илюша ответил, я даже растрогался и сказал:

– Поехали, сынок, дорогой мой!

И мы поехали. Похороны должны были состояться в тот же день на военном участке кладбища в Хайфе. Нина тоже рвалась, но не могла освободиться с работы, осталась.

По дороге наконец-то было время поговорить с сыном. Что там у него с докторской диссертацией, как мои внуки во время воздушной тревоги. И что непросто стране нашей, Израилю, непросто.

Возле города Зихрон-Яаков, минут за 30 до места, вдруг образовалась пробка. Вдруг еле движемся. Нервничаем, думаем, может, авария, может, ремонт дороги, иначе никак не объяснишь.

Минут через 15 пробка еще больше. Практически стоим. Видим - в машинах справа и слева все больше молодые ребята едут.

Илюша смотрит на меня и говорит:

– Папа, что-то мне кажется…

– Но этого не может быть, сынок! – развожу руками.

А он мне:

– Может.

Открывает окно и спрашивает девушку в соседней машине:

– Куда едете, девушка?

Она ему:

– На похороны. А вы?

– И мы.

Я со своей стороны спрашиваю молодого паренька, водителя:

– Куда едете?

– На похороны.

Мы с Илюшей переглядываемся… и примолкаем. Так и едем в машине молча до самого места. Каждый в ожидании, что же увидим.

Паркуем машину за 4 квартала до кладбища. Ближе негде поставить.

Успеваем прийти минута в минуту. Но оказывается, что похороны откладываются еще на час, потому что люди прибывают и прибывают.

Ну что вам сказать?! Тьма людей – верите?! Тысяч тридцать, а может быть, и сорок. И все стоят молча.

Мы оглядываемся… Кого тут только нет! Молодые, пожилые, религиозные, арсы с серьгами, солдатики и солдатки, с глазами полными слез.

И все они пришли проводить этого мальчика, Шона.

А там, вдалеке, впереди, родители Шона. С трудом их видим, но ощущаем, как они, бедные, оглядываются вокруг, их все это оглушает! Оглушает! И сумасшедшее количество людей, и правдивость того, что происходит, и тишина эта. Очень горькая для них, это да. Но и очень высокая!

И вот, несут его. Долго его несут. Проходят такой змейкой между нами.

Все стоят, сгрудившись, как самые близкие. Нет - ближе.

Кто молчит, кто про себя рыдает, кто слезы вытирает, кто - нет, пусть текут.

Не помню ни криков, ни стонов, а очень точно помню свое состояние. Это, когда у тебя холодеет спина, когда комок стоит в горле и слезы у глаз.

От всего, что происходит.

И мурашки по коже...

От этой тишины, какой не слышал никогда в жизни.

Но самое главное – от этого единства.

Необычайного единства!

Да-да, сверял потом свои ощущения с Илюшкиными, у него были такие же.

Стоял перед нами наш народ. Такой, какой он есть на самом деле.

Не правые и не левые, не белые, не черные, в кипах и без кип – единые!

Не разрывали нас дешевые противоречия.

Трагедия соскребла их с нас.

И открылось вот это золото.

И ты стоишь среди всего этого и думаешь:

– Елки-палки, вот так я и жить хочу, а не только хоронить и воевать, – вот так! Ведь так мы жили когда-то! Мы же вокруг этой Любви и собрались!

Куда же все это подевалось?! Как же мы умудрились такое богатство закопать?!

И вот уже отзвучал кадиш.

И я его отшептал со всеми. Мне он не показался громким, а тоже таким же внутренним.

И потом еще много времени просто стояли, долго-долго, хотели сохранить все это в памяти.

Но вечно так стоять не будешь, начали расходиться.

Расходились тихо. Не было никаких посторонних разговоров.

Мы с Илюшей тоже молчали. Больше от того, что пережили.

Сели в машину.

– Как ты? – спросил Илюшу.

– До сих пор отойти не могу, – говорит.

– И я тоже.

– Ты глаза их видел?

– Только в глаза и смотрел.

– Какие ребята, а?

– Нет слов.

Так без слов и ехали домой.

Нам было о чем подумать.