Улыбка

И в то же время думаешь: но ведь это был фильм. Играли передо мной. И артиста этого я знаю, это Роберт Де Ниро. Так чего же я принимаю все это за чистую монету? А ведь принимаю.

Как дети растут? Играя.

Что мы делаем, растя их? Играем.

Что там Шекспир сказал, и мы любим это повторять: «Весь мир - театр, а люди в нем актеры».

Игра… Сыграть бы этот великий спектакль, в котором мы все играем в добрых, открытых людей, пытающихся дружить, любить, быть вместе… Играть с мыслью действительно стать такими…

Мой комбат, майор Кузнецов часто говорил: «Из Израиля надо сделать полигон для ядерного оружия».

Через 10 лет после армии я оказался на этом «полигоне».

Еще через полгода это подтвердилось. На нас начали падать ракеты. Назвали это «войной в Персидском заливе».

Мы сидели как попугаи-неразлучники в заклеенной комнате, в противогазах. Я, жена Нина и сын Илюшка. Ему было 5,5 лет, и я видел, как за стеклами противогаза его глаза ищут мои глаза. Чтобы я сказал ему: «Успокойся, сынок, это игра».

Это не было игрой, но я играл, а что было делать?! Говорил: «Давай при каждом взрыве будем кричать: «Ура!». И кто громче крикнет, тот получит шоколадный батончик».

Я не был спокоен, совсем. Во-первых, привез их сюда под ракеты, во-вторых, был упорный слух, что ракеты с химическими боеголовками. Нет, не был я спокоен, но был вынужден играть спокойствие. И как-то, играя, сам в это поверил.

Помню, это было на второй, или третий день войны, мы пошли на море. Ну, уже не могли сидеть дома и «играть». Взяли противогазы и пошли. Уже за полкилометра до моря слышим музыку. Подходим. На пустой автостоянке танцуют люди. Аж сердце защемило от умиления и тоски.

Ходят парами, такие грациозные, красивые, празднично одетые, спокойные. И танцуют. Разные танцы: русские, венгерские, марокканские, израильские, польку, вальс… Ну, в общем, красота! Меня это так растрогало. Оказывается, есть такая штука, называется «танцы у моря». Люди танцуют танцы стран, из которых они приехали.

И мне указали на парнишку лет 30-ти, который все это организовал. Звали его Жак. Кучерявый такой, выходец из Марокко, жил во Франции, такая у него осанка танцора, и девушка с ним вызывающе красивая. Вот так плыли они передо мной и улыбались…

Конечно же играли спокойствие, потому что в любой момент могла прозвучать сирена. Конечно, играли. Но как! И становилось так покойно…

И вот, как в «хорошем» сценарии, прозвучала сирена.

Ряды дрогнули, как говорится, кто-то бросился в сторону, кто-то к машине, мы тоже побежали к дороге.

Но слышу, музыка-то продолжается. Она выключилась на мгновение, а потом включилась еще громче. Оглядываюсь, смотрю, Жак и его красавица продолжают танцевать и с ними еще две пары.

Мы замедляем ход. Конечно, понимаю, что это все неправильно. Указание жесткое: «при сигнале тревоги срочно искать убежище». Но они танцуют. И как бы даже выглядят еще более спокойными. Играют! И под нашими взглядами, просто хорошо играют. Сирена воет. Они танцуют. Мы переходим на шаг и успокаиваемся. И все, смотрю, тоже.

Все закончилось, слава богу, быстро. Танцы возобновились. Жак был героем вечера.

Но на этом история не заканчивается.

Сразу после войны там же, у моря, я увидел девочку лет 10-ти. Ну, такая, как с картинки - огромные глаза, косичка заплетена туго, смотрит на море, и не улыбается. Я остановился в стороне. Наблюдаю. Не улыбается. Смотрит, вся в себе… Проходит десять минут, пятнадцать, мне интересно… Не улыбается.

Была в ней какая-то тоска красивая. Тайна. Я ждал. И тут увидел маму. Она присела рядом с девочкой.

Подхожу, представляюсь, говорю: «Я сценарист, режиссер»,- знаю, это придает вес. Она говорит: «Вера. Из Днепропетровска». Спрашиваю: «Что с девочкой?»

Она мне рассказывает, что воспитывает ее одна, что сама переболела сильно, думала, что не выживет вообще, боролась сама, без денег, без помощи, еле дотянула до Израиля… Все это происходило на глазах у девочки.

В результате Вера выздоровела, а вот девочка - Таня - просто в одно утро перестала улыбаться. (Это было 20 лет назад и я, прошу прощения, не помню точных данных, но смысл правильный)

Ну, знаете, как это у киношников - с одной стороны, конечно, сопереживаешь, с другой, закручиваешь про себя фильм. В котором соединяются вместе все впечатления последнего времени. И соединяются они в такой маленький сюжет, который грех не снять. А у меня к тому времени уже есть заказ от израильского телевидения.

И я тут же говорю маме: «А хотите, я вас сниму?» Она говорит: «Я не против. Надо Таню спросить». Садимся напротив Тани.
«Ты танцы на море видела», - спрашиваю. «Видела», - говорит. «Любишь?» «Я – очень», - говорит Вера. А Таня пожимает плечами, ей, как бы, все равно.

Я продолжаю объяснять: «Таня, я хочу тебя как актрису снять. Сюжет будет почти документальный. Такой: живет девочка Таня, которая однажды перестала улыбаться. Просто они с мамой прожили непростую жизнь. И Тане, то есть тебе, пришлось многое пережить. Но мы все-таки кино делаем.

Поэтому дальше происходит следующее: однажды ты приходишь на море и видишь - люди танцуют. Счастливые такие, улыбающиеся. И ты начинаешь приходить каждый день. Это для тебя становится, как отдушина. И вот тебя видит руководитель этих танцев – Жак. И видит, что ты часто приходишь. И ты грустная все время. И тогда он приглашает тебя на танец. И ты с ним танцуешь. И так… вдруг… улыбаешься в конце фильма»…

Вот такую «индийскую» историю я рассказал Тане. И говорю ей: «Давай поиграем в это. Сможешь улыбнуться?» Таня не отвечает. Я говорю ей: «Я тебя спрашиваю не как Таню, а как актрису Таню. Сыграй улыбку. Улыбнись для кино». И она соглашается.

Начали снимать. Снимали три дня, об этом особый рассказ… Но Таня так втянулась, как будто это все о ней было… и вся эта история не придумана наполовину.. Она играла взаправду. Ей этого хотелось.

И вот приближается ответственный момент на съемках, когда я прошу ее войти в круг танцующих. Жака прошу вдруг ее увидеть… Вот она выходит ему навстречу… вот он ее видит… Вот подходит к ней… Протягивает руку… Я кричу ей: «Улыбайся!» И она улыбается…

Ах какая у нее улыбка! Поверьте мне, улыбались люди вслед за ней, вся съемочная группа улыбалась… Но я прошу ее еще раз улыбнуться. Делаем второй дубль. Она снова улыбается. Я прошу: «Еще раз». Улыбается! И так раз пять, наверное, мы снимали ее выход и эту улыбку.

Никогда не забуду этот вечер, и растроганную маму Веру.

Так Таня и начала улыбаться.

Мне Вера позвонила на следующий день и с придыхом сообщила: «Она улыбается!»

А потом, когда сюжет этот показали по телевидению, телефон у меня дома не смолкал до двух ночи. И мой великий переводчик - 17-летний Шурик, без которого я бы пропал на этом фильме - сиял и переводил с акцентом вопросы израильтян: «Ну как она? Улыбается? Передайте ей, что если ей что-то надо…»

Прошло 20 лет. Не знаю, что стало с Таней. Может быть, она прочтет этот рассказ и отзовется.

Мы все время играем в этой жизни.

И снова, и снова я думаю, как бы нам научится все время играть пьесу о хороших людях? О тех, кто ищет возможность соединиться, дружить, кто постоянно живет этим… Неважно, пусть мы будем знать, что играем, ничего страшного.

И видеть, как это заводит других, которые сначала фыркали и говорили, что все это игра. А мы, слыша их, продолжали играть. И так, играя, стремились жить не для себя. Стремились отдавать, любить, поддерживали друг друга, и повторяли друг другу, что мы должны открыть этот Закон мироздания - Закон Любви. Он же окружает нас, это точно.

Что бы тогда было с людьми, которые попадали бы в наш круг?

Начали бы вместе с нами играть. Захотелось бы им самим это почувствовать.

И вдруг, как Таня, они ощутили бы, что так можно жить. Улыбаясь.

И это счастье, так жить. И более того - мы все для этого и рождены.