«И пошла у них атака, отвратительная драка…»

Дни те выдались просто-таки урожайные. Ненависть собирала, как говорится, свою жатву.

30 июля. В Иерусалиме было совершено нападение на участников "парада гордости" сексуальных меньшинств. Шести из них были нанесены ножевые ранения, одна из раненых скончалась 2 августа в больнице «Адаса Эйн-Керем».

31 июля. В деревне Кфар Дума возле Шхема ребенок полутора лет от роду погиб, а его родители и 4-летний брат получили тяжёлые ожоги в результате поджога их дома.

5 августа. В Иерусалиме на улице ха-Хома ха-Шлишит обнаружены надписи «возмездие» и «смерть арабам».

7 августа. В Кирьят-Экроне поножовщина – 10 раненых.

Но я не о самих событиях. Я, в общем, о характере общественного резонанса.

Вот как вы, читатель, определили бы общечеловеческую ценность этой миниатюры про воробья? Сейчас, спустя пятьдесят лет после ее написания? Я бы лично назвал это произведение этакой неприятной смесью предвидения с пророчеством. С точки зрения предвидения, это точно про эпоху интернета.

Мы, население социальных сетей, конечно, не воробьи, но факт налицо: интернет даёт возможность высказать свое мнение каждому. В результате – особенно после того как сейчас у нас кто-то кого-то порезал, кто-то пожег – в сетях сплошное «этого – чик, этого – чирик».

Но так было всегда. От рядового гражданина (спроси его мнение: как, мол, решать проблемы общественные и политические?) во все времена кроме «кто виноват и что с ним сделать» ничего и не услышишь. Интернет просто дал нам возможность высказываться публично.

Далее. Пророчество. Оно выразилось здесь в слове «наконец». Правда, в трактовке его найдутся оптимисты и пессимисты. Оптимисты, сторонники свобод – слова, личности и вообще всего на свете – обязательно прибавят к этому слову частицу «-то». Да! «Наконец-то»! – рядовые граждане получили возможность высказать каждый свое мнение!

Пессимисты же скажут, что наоборот, свобода каждому чирикать и есть признак того, что всему – конец.

Шутки шутками, но феномен интересный: почему наши мнения в большинстве своем сводятся к обвинениям всех и вся, к вышеупомянутому «чик-чирик»? И, как результат, несмотря на свободу слова, общественные мир и согласие так и не наступают. Наоборот, от выплескивающейся в сеть ненависти, в обществе все шире и сильнее расходятся волны неприязни и вражды, накрывающие целые сектора, общественные движения, этносы и пр.

Чтоб хоть немного определиться, предлагаю дать слово Википедии. А то она, как в девках засидевшись, давно уж просится в цитаты, да всё никак.

Итак: «Причины ненависти и вражды бывают настолько мелкими, несущественными, что видимая иррациональность таких причин вместе с легкостью, с которой ненависть может быть внушена извне, делает возможным предположение о существовании у людей изначальной потребности в ненависти и враждебности» (Википедия, статья «Ненависть»)

«Делает возможным предположение…» Сказано уж слишком деликатно. Поэтому давайте разовьем это «предположение», пользуясь, ну хотя бы, подходом эволюционистов. Он бывает иногда смешон, когда, например, наличие плоских ногтей у людей пытаются объяснить возникшей у обезьян необходимостью давить вшей… Но в последовательности ему не откажешь.

Так вот, мог ли выжить первобытный человек без превентивной враждебности по отношению к другим двуногим прямоходящим? Когда любое другое племя, почувствовав себя голодным и сильным, могло прийти и сделать с тобой что угодно, без предварительного вручения меморандума. Не мог, конечно. Враждебность служила необходимым эмоциональным стимулятором бдительности.

Далее, когда в обществе стали к месту и не к месту развиваться моральные принципы, появилась потребность оправдания агрессивных действий эмоциями: «Он так меня разозлил, что я не мог не выхватить кинжал!»

Да и сегодня приступ злобы в виде аффективного взрыва при совершении преступления убеждает даже прокурора. Это называется «в состоянии аффекта».

Но если аффект еще нужно доказывать, то потребность группы людей или народа в общей ненависти к кому-то, которая объединяет и поднимает их, доказательств не требует. Её используют лидеры дворовых ватаг, партии и вожди.

И если вражда и ненависть играют такую роль в жизни людей, в выживании и победах, с древности и до наших дней, – ну как тут не признать правоту Википедии?

Потребность, о которой идет речь, настолько внутренняя и постоянная, что для своего выражения не требует даже эмоций. Привычно возникающие при слове «ненависть» картины сверканья глаз и звериного оскала совершенно не нужны. Когда я хладнокровно «подрезаю» кого-то на повороте, проскакиваю «на темно-оранжевый» перед носом пешеходов – я на кого-то злюсь? Да нет же. Я их «уделал» – и мне этого достаточно.

Вражда в форме равнодушия и наплевательства со стороны чиновника принята всеми тремя сторонами: им самим, вами – покорным посетителем и обществом. Ну, а его тайное удовольствие от вашего унижения – дополнительный бонус за цивилизованный способ выражения внутренней потребности в ненависти и вражде. Поэтому в цивилизованном обществе так приятно жить. В нем тебе не только нахамят в самой вежливой форме – тут тебя съедят, рассыпаясь в комплиментах и с пожеланиями здоровья и успехов.

То есть, если лишить эту «внутреннюю потребность» внешней атрибутики – эмоции и пр. – мы увидим, что она – это же просто природное отношение моего эгоизма к окружающим. И она страшно облегчает жизнь.

Во-первых, я всегда прав, по меньшей мере, обижен. Во-вторых, не нужно искать виноватых – виновен каждый, кто не «я». Суть обвинения? Не вопрос, «был бы человек…» Так, в очередь! Ты араб? – значит, враг. Свободен. Ты – «руси»? – значит, хам и за колбасой сюда приехал. А уж девки ваши… Так, свободен. Ты в кипе? Когда от государства отпадешь? – присосался, пиявка. Ты эфиоп? Тихоней притворяешься, а от государства тянете больше, чем мы…

Очень быстро можно разобраться.

Кстати, о цивилизованном обществе. Многострадальная Европа, напуганная тысячью лет всеобщей ненависти и вражды, закончившихся второй мировой бойней, сделала два великих изобретения. Каждый может демонстрировать свою ненависть к окружающим только лишь в сублимированной, цивилизованной форме. Называется: каждое мнение имеет право на существование. И еще – между людьми вместо утраченных человеческих отношений поместили Закон.

Великолепно! Ведь этим было также решено противоречие, которое нас, по жизни, постоянно «достает»: противоречие между своим и общим. А то всю жизнь как двойной агент какой-то… С одной стороны, работаешь на себя, с другой, ты должен что-то поставлять другим и какому-то «обществу».

У евреев, кстати, традиционно эта проблема решалась очень естественно, потому что жизнью называлась, собственно, жизнь общины. И как бы не был человек велик и богат, он прекрасно знал, для чего даны ему его величие и богатство.

Но та жизнь, которая «традиционно», сгорела и осталась в пепле крематориев. Те же, кто уцелел, отряхнув, как говорится, прах прошлого со своих ног, основали государство, в котором это противоречие, между личным и общим, стало понемногу созревать все более тяжелыми гроздьями. Какое-то время идеологическая основа государства и то, что называется «общее горе», – жизнь в осаде – поддерживали ощущение общности, потом государство стало сильным.

И каждый стал свободен.

Мы, кстати, тоже ехали сюда «оттуда», чтобы освободиться от того лживого «общего», в котором нас мариновали семьдесят лет. И вот, освободившись от общего, мы обнаруживаем, что это делает нас пугающе свободными и друг от друга. А пространство между нами все плотнее заполняет… да-да, та самая «изначальная потребность в ненависти и вражде».

И получается интересная зависимость: чем больше в Израиле тает ощущение «общее» – общего всеизраильского «мы» – тем больше мы видим проявлений этой гадкой «потребности». И цивилизованных, когда какой-то способ сексуальной жизни становится темой массовых парадов. (А что? Между нами и вами – закон. Утритесь).

И «нецивилизованных», когда горячие еврейские юноши мстят арабам «за своих», не надеясь уже на государство, когда «радетель нравственности» режет на улицах «грешников», или когда простая вечеринка переходит в поножовщину.

Поэтому никуда мы не денемся, придется нам решать это вечное противоречие между своим и общим. А выбор способов решения не так уж велик: пользуясь понятиями этого небольшого исследования – или традиционно еврейский, или новоевропейский.