"Не иначе как баба Нюра вернулась", - подумала я и тоже посмотрела на дорожку. Так и есть — соседка, прихрамывая, тащит к подъезду тележку с овощами.
Вчера она заходила и снова устроила свой обычный нудный допрос: понимаю ли я, что если позволять Дусе гулять на улице, она может подхватить лишай и заразить им всех жильцов? Почему я утром не выбрала почту и не забыла ли я сдать деньги на юбилейный подарок нашему дворнику? И это при том, что сам юбилей ожидался только через два месяца...
Мы с Дусей недолюбливали бабу Нюру и про себя я называла ее житейские допросы Нюренбергским процессом. Впрочем, мы давно привыкли к такому проявлению добрососедских отношений и уже не обращали на это особого внимания.
Дуся растянулась на спинке дивана в блаженной полудреме и лишь изредка лениво перекатывалась с боку на бок в лучах полуденного солнца. Краснеющий кончик ее высунутого языка недвусмысленно выражал полную сытость и удовлетворение жизнью.
Закутав ноги в любимый плед, я глотнула горячего чаю и с вожделением потянулась к недавно купленной новой книге. "Даже странно, - подумала я, - как похожи мы с Дусей. Ведь что нам обеим нужно? Тепло, уют, отдых... Поистине, разве много надо для счастья?"
От книги меня оторвали запах гари и крики с улицы. Дуся заметалась по квартире как будто внезапно потеряла свое место под солнцем. Постепенно до меня начинает доходить смысл слова "пожар", которое доносится с улицы. Открываю окно, и Дуся, не оглядываясь, перемещается на ветку ближайшего дерева. По ее примеру бросаюсь к выходу и я, но замираю, пронзенная внезапной мыслью: "Баба Нюра!"
Дым уже заволакивает лестницу и животный страх с непреодолимой силой толкает меня к ступеням, вниз, в безопасность. Все мое существо, как очумелая кошка, стремится вниз. Но, цепляясь за перила, я все-же продвигаюсь к соседской двери. Вот и она, толчок – и я внутри, благо баба Нюра запирает ее только на ночь.
Вместе со мной в квартиру врывается густеющий дым и где-то совсем близко крадется предательский хруст огня. Вбегаю в кухню. Там пусто. Страх, тяжелый, давящий неодолимо тянет наружу. Но твердя как заклинание: "Я же не Дуся!", - я упорно пробираюсь по захламленному коридору в единственную комнату. Как першит в горле... Укол. Что-то цепляется за колено, рвет капрон и мешает бежать.
"Чертов зонт!" - ору я и влетаю в комнату. У окна в дымной завесе недоуменно стоит баба Нюра и близоруко щурясь, беспомощно оглядывается по сторонам. Хватаю ее в охапку и несусь к выходу. Господи, какая же она легкая! Мысли мутнеют. Сердце стучит в горле, шум в ушах, не видно ни зги. Но времени нет, надо бежать, и надо бежать вниз.
Я кидаюсь в дымную мглу и в три прыжка преодолеваю лестничный пролет. Выход уже близко. Но там огонь! Языки пламени остервенело жуют дверной косяк и все ближе хриплый зловещий хруст... Я не дышу, не вижу, уже ничего не помню... я только знаю, что надо держать ее, бабу Нюру и идти в огонь. Ведь я же не Дуся! И я иду. Или плыву. Или лечу...
Больно! Кашель. Воздух. Снова кашель. Воздух!!! Клумба, баба Нюра, кругом суетятся соседи. Мы на улице, мы спасены!
Поднимаю глаза и вижу силуэт Дуси на фоне пронзительно голубого неба, а пляшущие языки догорающего огня уже едва отражаются на старой дворовой стене. Взбираюсь на стену по насыпи и сажусь рядом с Дусей. Отсюда можно спокойно наблюдать за суетой пожарных, взбудораженными действиями соседей и неизбежной в таких случаях кучкой зевак.
Казалось, время оцепенело, и мысли о вечном вновь уносят меня вдаль... А потом всем разрешают вернуться в дом. И вот мы снова в гостиной – я и моя Дуся. Дыма уже нет, и только черная копоть в углах и едва уловимый запах гари напоминают нам о пожаре.
Но теперь я знаю, что счастье – оно у каждого свое. У меня - это укротить кошку в себе. Это спасти ближнего, невзирая на то, что ты думал о нем минуту назад. Это всегда отделять зерна от плевел...
И какое-то неизведанное ранее благо постепенно заполняет все мое существо. А Дуся в очередной немыслимой позе вновь растянулась на спинке дивана, и только кончик ее усов слегка подрагивает в такт моему трепещущему сердцу.
И я понимаю, что именно так и должно быть. Ведь мы созданы разными. И счастье у нас разное. У нее – кошачье, у меня – человеческое.
