Аркадий Духин: Любовь с первого аккорда

Пришел ко мне друг, сказал, что есть такой чувак, Миха Шитрит его зовут, ему тоже 16 лет, как и тебе. И он уже записал пару своих песен. И я говорю: "Вау!" Это как встретиться с Гагарином. Типа он был на Луне. И я иду очень такой...

Я тогда краснел, я вообще был очень стеснительным. И немножко остался. Но тогда у меня на щеках сразу начиналось такое. И вот я встречаю мальчика красивого, зеленые глаза такие, кудрявый. И мы меняемся. Я ему свое, он мне свое.

И была любовь с первого аккорда. Но мы были настолько стеснительными, что ни о чем не договорились. Типа каждый ушел в свою сторону. А у меня было такое хобби - ездить в Хайфу и смотреть три фильма за один билет.

Я захожу так, стеснительно. Смотрю вправо, смотрю влево - Миха! Мы не договорились, не было телефонов, не было ничего. Я говорю: "Чувак, ты тоже любишь карате?" Он говорит: "Конечно, я очень люблю карате". Я сказал: "Давай сделаем карате на улице, потом добавим это все".

И в наивности ребят 16-ти лет за два часа мы построили всю программу наперед. Всю программу для ансамбля, который мы создали. "Друзья Наташи" - так назывался ансамбль. И все, о чем мы говорили в эти два часа, произошло. Кроме одного - все деньги у нас украли.

И вдруг мы уже на Первом канале. Тогда не было других каналов, был только один канал. Программа называлась "Причина для вечеринки". Ривка Михаэли, очень известный диктор. И я пел с таким акцентом. На русском это "У нас нет еды, нет дома".

Но песня, которую мы спели, была песней глубокой. Про то, что все плохое выливается в море. И глубина ее относительно ребят очень-очень-очень глубокая. И все поют ее на улице. И она первом месте на всех радиостанциях.

Сегодня нас бы выбросили. Сегодня это даже... Ты бы не услышал эту вещь. А тут на улице поют. И вот мы спели эту песню, и уже нельзя было выйти на улицу. Ты выходишь - популярность. Как с этим жить? У нас не было кому сопли вытереть. И вдруг мы известные ребята.

Но нас как-то уравновесили тем, что забрали все деньги. Это было 70 миллионов шекелей. Мы подписали тут и тут, и тут, и тут. И продали очень много альбомов.

Сейчас такое состояние, Миха меньше пишет, но тогда... Я встретил человека в 16 лет, который был стариком. Который уже знал все.

Песня - это такая сцена. Стоит человек на крыше, бросает монету - орел или решка. Если будет орел, я прыгну. Если будет решка, я останусь. А внизу полиция, скорая помощь, люди, которые говорят: "Прыгай, прыгай!" Они любят посмотреть на кровь. А он говорит в конце: "Нет, я останусь".

Это примерно такая история песни, которая выросла в 30 или 40 песен, но очень разнообразных. И как-то получилось, что чувство 30 песен было как чувство половины миллиона, потому что песни были относительно очень глубокие.

До сих пор спрашивают: "А про что ты тут? О чем вы тут говорите?" Мы там поднимаемся на лифте в какое-то небо. "Что вы думаете? О чем вы хотели сказать?" Я, конечно, никогда не объясняю песни. Иногда чуть-чуть намекаю.

Миха мне не объяснял. У нас был неофициальный договор. Он не рассказывает мне, про что он пишет. Кроме песни, которая в конце, я понял, что она была написана для нашей Родины. Но я всегда думал, что это для женщины или для девушки. Это я в конце спою. Но я всегда думал, что это про любовь. А он говорит: "Да, это про любовь, но это про любовь к Родине".

И у меня открылась пасть. Что я имею в виду? Я мямлил, я не пою. Я Михе говорю: "Вот я тебе сочиню, а ты спой. Я сочиню, а ты спой". А мы жили возле Хайфы, в Крайот, это периферия. Он говорит:" Хорошо". А я говорю: "Давай переедем в Тель-Авив, потому что здесь ничего не произойдет".

Переезжаю в Тель-Авив, а он застрял. Папа ему не разрешает, у него киоск, и он должен помогать папе. Я говорю: "Я пойду запишу что-нибудь для твоего исполнения". А там такие крики и такие чувства! И весь этот город, и все это детство. Все взорвалось интуитивно.

И вот он приезжает через полгода и слушает эти песенки, их записи. И у него комок застрял в горле. И говорит: "Я не могу так петь. Это ты должен их петь".