Он ненавидит меня. И я застряла с ним в лифте.
Мы живем на одной лестничной площадке. На прошлой неделе он написал на нашей двери "убирайтесь в свой Израиль". Вчера нарисовал свастику. Мне пришлось после работы часа два соскребать ее.
Я знала, что он наблюдает за мной в глазок. Чувствовала его взгляд. Боялась - вдруг выскочит с ножом. Но мне надо было все смыть, пока не вернулись муж с сыном. Никто из соседей не поможет, если он бросится на меня. Все делают вид, что ничего не происходит. Но это происходит!
Главное - что он нормальный человек. Не больной, не псих. Он преподает в институте электронику. Говорят, неплохо преподает. И студенты его любят.
Я не могу объяснить его ненависть к нам. Как будто кто-то им управляет.
И вот мы вдвоем в лифте.
Он пристально смотрит на меня и молчит. Я боюсь смотреть на него, а еще больше боюсь не уследить, когда он бросится на меня. Телефон в лифте не работает, да и позвонить я не успею. В кармане пальто только старая квитанция и бесполезный мобильник. Я судорожно сжимаю его в кулаке. Решила, что насколько хватит сил, буду драться.
Но лучше всего - разговаривать. Так можно построить хоть какую-то связь. Но от страха не могу открыть рот. Он начал первый.
- Не бойся. Мы сейчас с тобой товарищи по несчастью. Если в ближайшее время лифт не начнет работать, я буду задыхаться. Сможешь помочь мне?
Страх исчез.
Я слышала его тяжелое дыхание. Он начал сползать на пол. Я уже знала, чем может закончиться такой приступ клаустрофобии.
Мои попытки открыть дверь лифта ничего не дали. Крики остались без ответа. В сумке была бутылочка воды, бумажные салфетки и всякая всячина, которая не могла мне помочь. Смачивая его виски водой, я потихоньку стала напевать. Так я пела сыну, когда он болел.
Я пела бабушкину песню. Не знаю почему, но всегда, когда я боялась за сына, пела ему эту песню. На идиш. Я вообще не знаю идиш. Только несколько слов из песни и мотив. И сейчас я сижу на грязном полу застрявшего лифта и напеваю ярому антисемиту старую еврейскую песню.
Он успокоился. Задышал ровно, спокойно. Смог сидеть. Так мы и сидели друг против друга на грязном полу застрявшего лифта.
Мне никогда не было интересно, почему нас ненавидят. Но почему именно этот человек, интеллигент, преподаватель в университете, и такая ненависть к целому народу? Мы ничего не сделали ему плохого.
- Почему? - спросила я вслух. Он понял мой вопрос. Наверное, ждал.
- Не знаю. Это изнутри идет. Это накатывает, как волна. Я сам хочу разобраться. Я изучал много работ по антисемитизму. Читал вашу Тору. Даже пытался читать Зоар. Ты хоть слышала про такие книги? - в его вопросе было презрение.
Я не религиозный человек. Где мне взять такие книги? Мы давно живем, как все. Сын по отцу - русский. Все еврейство у меня закончилось на родителях. Отец и мама в бывшем Союзе были коммунистами и никакой религии не признавали. Бабушка старалась дать что-то духовное, что было в нашем народе, но со временем это стерлось.
- Мы такие, как все, - ответила я с вызовом.
- Вы чужие и всегда будете чужими.
- Мы хотим жить спокойно, растить детей, работать…
- Вам не дано жить свободно, пока есть проблемы на земле.
- Я не виновата, что у тебя проблемы.
- Ты виновата.
Самое противное, что я не могла ему ничего ответить.
А он продолжал так, как будто читал лекцию у себя на кафедре:
- Евреи, конечно, хотят быть "своими парнями", хотят быть, как все. Но они не были и не будут, как все. Они не понимают, почему к ним требования на порядок выше, чем к остальным. Причем на огромный - на духовный порядок.
Евреи - носители особой методики исправления человечества. Но мало того, что сами ее не применяют, они скрывают ее от всех.
Людям неважно, сколько вы дали миру открытий, сколько у вас нобелевских премий, и что вы хотите быть для всех хорошими. Мир требует не этого!
Единственное, что он хочет от евреев, - чтобы они сделали его счастливым! А это можно достичь лишь через объединение! Дайте человечеству пример единства! Только этого не хватает нашему раздробленному, несчастному миру!
Но вы не думаете о мире. Вы ругаетесь между собой, вы отрекаетесь от своей веры, вы забыли указания своих мудрецов. Вот за это мы вас и ненавидим. И чем дольше вы будете ругаться друг с другом, тем сильнее мы будем вас ненавидеть.
В застрявшем полутемном лифте я слушала лекцию о своем народе, с которым я давно потеряла всякую связь. Слушала от человека, который нас ненавидит.
Он замолчал. Ему опять стало трудно дышать. Но снаружи уже кто-то открывал двери лифта. Мы вышли молча. На прощание он извинился.
А я пригласила его в гости. Я хотела продолжения лекции. О себе. О своем народе. О смысле нашего существования.
