И эти ее слова вернули меня в Париж, в 1997 год. Мы привезли туда сына, Илюшу, была ранняя осень, пахло жареными каштанами, мы бродили по улицам, музеям и так нам было хорошо вместе!
Нам даже подфартило — получилось попасть на показ мод. Но на фоне этой нашей золотой осени не пошли нам моды.
Фланировали навстречу «вешалки», без улыбок, без эмоций, без сердца. Это был парад тщеславия в чистом виде.
Я шепнул Нине:
— Даже страшно.
Она ответила:
— Пойдем отсюда.
И мы пошли кушать жареные каштаны.
И вот, сижу я напротив Рава Лайтмана. И говорим мы об одежде. И, как всегда, говорит он о том, что истинно и что от нас скрыто.
— Одежда, — говорит он, — Это исправление на наше эгоистическое желание.
— Вот те на! — думаю.
— Ты одеваешь альтруистическое намерение на свое эгоистическое желание — вот что такое одежда.
Я тут же вспоминаю Париж 1997 года и спрашиваю:
— А если я большой эгоист… очень большой…
— Тогда ты должен одеть великолепные одежды, — говорит Рав. — В Торе так и написано: Моше одевает «великолепные одежды».
— Моше?!
— Это самое ужасное эгоистическое желание в нас — Моше, – говорит Рав. — Поэтому и одежды его великолепны! Чтобы показать, как великолепно оно, его намерение Отдачи, Любви! Жизнь для других — она великолепна, понимаешь?!
— Насколько же это противоположно нашему миру, — невольно вздыхаю я и снова вспоминаю Париж. И эту нашу тревогу, которую мы почувствовали, когда перло на нас со всех сторон неприкрытое никакими одеждами желание жить для себя и только.
А Рав вздохнул и поставил точку:
— Наш мир — это не исправление, а искажение эгоизма.
Я рассказал Нине об этом, она сказала:
— Вот поэтому мы тогда и ушли есть каштаны.
Я сказал:
— Какая ты у меня молодец!
И мы пошли покупать внучке сумочку к платью. Ах, эти женщины!…
